«Мне сказали, мой сосед – врач, так он сказал, что у неё брали кровь, из неё тащили жилы. Вот! Девочку привезли в больницу на исследование, где мой сосед работает»,- вещал рабочим, взобравшись на высокий, на металлических ножках табурет, бригадир Василяускас. С чавканьем жуя кусок чёрного хлеба и нарезанную кубиками ветчину, которой шматочки он цеплял остриём складного перочинного ножичка и похрустывая солёным огурчиком, он делился якобы доверенной ему соседом-врачом информацией. Часть рабочих его бригады, вооружённая бутербродами, термосами и бутылками кефира наизготовку, внимала «свежим» новостям, обступив кругом своего бригадира, в ожидании когда тот закончит. Другие стояли нетерпеливо приступив к бомбометанию в организмы своих пищевых снарядов. Остальные расселись кто-куда и тоже заправлялись содержимым своих тормозков. Некоторые отправились в заводскую столовую, где всегда пахло кислой капустой, жидким картофельным пюре на «машинном» масле и пролетарским духом.
Йона предпочитал приносить с собой из дому еду, приготовленную бабушкой: куриные котлетки с чесночком или свиной карбонад на косточке или что-либо вкусное другое с семейного стола. Сегодня был у него вкуснейший пышный омлет с зелёным луком, произраставшим за занавеской на подоконнике кухни рядом с кактусом. Острый перчёный омлет щекотал ноздри, таял во рту, проскальзывая в пустой желудок так, что погружаться с головой в обеденный процесс не было необходимости и не отвлекало внимание.
Пристроившись в уголке на перевёрнутой чугунной станине, не отрываясь от еды Йона слушал ужасы, что сбивчиво расписывал косноязыкий бригадир слесарей-сборщиков заинтригованным пролетариям. Слух об изнасиловании и удушении маленькой девочки пронёсся по городу намедни, а официальная информация по радио и в «Вечорке» последовала вчера вечером. Непосвящённый простодушный слушатель, коим был и Йона, проникся бы обычным человеческим состраданием к изнасилованной и замученной неизвестным извергом восьмилетней девочке и её убитым горем родителям, и только. Ан нет, далеко не все оказались настолько простодушными, и не столько простым человеческим состраданием наполненными, сколько желанием априори указать пальцем на традиционно назначенного виноватым. С другой стороны, возникала проникающая боль, негодование и сочувствие, и неизбежная реакция назначаемого виновным, знающего, что он всегда назначен и с ужасом ждущего в очередной раз остановки этого пальца именно на себе.
Народ страны Советов давно жаждал этого наркотика, отнятого у него со смертью «усатого» и провала дутых «дел врачей» и «космополитов». И cегодня обстоятельства для этого складывались как нельзя лучше. Была весна, канун еврейской пасхи – Пейсах. Не так давно отгремело «дело валютчиков», подававшееся советской пропагандой с изощрённой однозначно антисемитской «изюминкой». «На скамье подсудимых из всей гоп-компании меламедов, рабиновичей, зисмановичей и им подобных выделяется один. У него картавая речь, крысиная физиономия, горбатый нос, один глаз косит, взгляд вороватый — это Арон, кто же еще?»,- писала 16 января 1962 года, выходившая в те годы 5-ти миллионным тиражом главная профсоюзная газета «Труд». Другие газеты печатали подобные экзерсисы, не уступая друг другу в «творческой изобретательности». Тут, глядишь, «вовремя» подоспела книга «коммунистического Розенберга» Трофима Кичко «Иудаизм без прикрас» (Киев: Изд-во АН УССР», 1963.). Аннотация, к этому антисемитскому документу советской эпохи гласила:
«Автор книги раскрывает перед читателем настоящую суть иудейской религии (иудаизма) — одной из древних религий мира, которая вобрала в себя и сконденсировала всё наиболее реакционное и античеловеческое, содержащую писания современных религий. В книге приведено много примеров, как честные евреи решительно порывают с Торой и Талмудом, потому что поняли, что это средство коварного обмана верующих. Книга рассчитана на широкий круг читателей.»
Государственный антисемитизм, каким он и был! Без прикрас…
История девочки, загубленной проклятыми жидами, когда-то убившими ихнего Христа, а сегодня в культовых целях нуждавшихся в крови христианского дитяти (Имеется ввиду Кровавый навет — обвинение евреев в убийстве иноверцев, главным образом христиан, для, якобы, употребления их крови в ритуальных целях) удобно ложилась на подготовленное столетиями ранее, и усердно возбуждаемое советской пропагандой массовое сознание сегодня. И немудрено, что наивный Йона не услышал ни опровержений кровавой клеветы, ни возражений со стороны добропорядочных христиан. Возможно, что в коридорах МВД и были даны какие-то указания препятствовать стихийным или провоцируемым акциям против немалочисленного, но разрозненного еврейского населения. Но тем временем ни в официальных СМИ, полностью принадлежавших государству, ни в костёлах и церквях никакой обеспокоенности по поводу грозящей евреям опасности ни полслова.
Семнадцатилетний Йона, в прошлом году закончивший десятилетку, сам не сразу раскусил бы ситуацию, пока тридцатилетний Абрам не отошел бы от ушей, окружавших бригадира и тихо, вполголоса не прояснил ему суть происходящего. Долгих объяснений не потребоалось – Йона априори «был в теме». Закончился обед, работяги расходились к рабочим местам, а в душе Йоны закипало возмущение бригадиром, смаковавшим пикантные детали медосмотра замученного и убитого ребёнка, якобы доверительно сообщённые ему соседом-врачом. Неукротимая ярость овладевала вчерашним выпускником, возмущённым возмутительной провокационной ложью, хотя о евреях бригадир ни словом не вспомнил. Давал пищу для размышлений…
Расходясь по рабочим местам, недалёкий рабочий люд не столько тронутый скорбью, сколько умело преподнесёнными злорадными измышлениями, строил догадки и приходил к «всенапрашивающимся» выводам. Один из передовиков бригады по фамилии Григалюнас – высокий симпатичный с виду мужчина лет сорока, выловленный НКВДистами в литовских лесах, и отсидевший пятнадцать лет, как резистент, проходя мимо, с горячностью жестикулируя, вращая зрачками и окинув ненавидящим взглядом Йону, рассказывал невысокому – одному из лучших слесарей бригады, согласно кивавшему Рибокасу о ненавистных жидах, продавших Литву Советам. Чувствительный к откровенному выражению национальной неприязни, вобуждённый предшествовавшей провокацией, Йона кинулся на Гриралюнаса. Григалюнас и раньше исподтишка нет-нет да и задевал его. Правой рукой с размаху он ударил Григалюнаса. Удар получился смазанный и слабый потому, что перекладывая шабер (слесарный инструмент в виде заострённого с одной стороны прямоугольного стального бруска с рукояткой) из правой руки в левую, потералась секунда-другая и между ними оказался Рибокас. Это помешало вырубить бывшего зэка. Кроме того, длинный Григалюнас споткнулся и, падая захватил правую руку Йоны, потащив его за собой. Упали все трое. Левша Григалюнас схватил лежавшего сверху Йону левой рукой за горло. Йона перехватил шабер в правую руку, левой придерживая Григалюнаса за плечо, мотнул головой и изо всей силы воткнул шабер в деревянный пол рядом с его шеей. Шабер был неожиданно парирован ударом Рибокаса и, прежде чем воткнуться в пол, слегка поцарапал руку Рибокасу и оставил короткий резаный след на шее Григалюнаса. О, боже! Если бы не Рибокас, этим ударом Йона убил бы бывшего сидельца, выжившего в горниле ГУЛАГа.
На шум и крики участников и наблюдателей эксцесса прибежал старший мастер сборочного цеха и стал разбираться с виновниками и свидетелями драки. Йона был отстранён от работы. Сложив свой инструмент и заперев тумбу, он отправился в раздевалку. По пути в раздевалку он завернул в механический цех, чтобы напиться газированной воды из обычного автомата, какие установлены в людных местах на улицах города, с той разницей, что здесь вода была бесплатна, и доза выдавалась простым нажатием кнопки. Едва Йона нажал кнопку, появился парнишка из механического цеха. Парнишка был незнаком Йоне, но примелькался в столовой, куда Йона ходил за спецмолоком, и своим развязным задиристым поведением в раздевалке. Он встал в шаге-полутора от Йоны, осклабился вызывающей ехидной ухмылкой, сопровождая презрительным вглядом все движения Йоны. «Ннну, давай пей быстрей, что ты её сосссёшь, как хуй.»,- вдруг изрёк он, покачивая в руке бутылку из-под кефира и шмыганул носом: «Пацаны ждут воду.» Йона взглянул на парнишу и так же не торопясь продлжал пить, набрав второй стакан. Он ушёл в свои мысли и не слышал, что тот продолжал бухтеть. Он размышлял о слава богу счастливо закончившемся инциденте, когда он сгоряча едва не убил человека и о том, что ещё будут неприятности из-за драки в цеху. До окончания рабочего дня оставалось много времени, поэтому горячей воды в умывальне не было, но Йона довольно легко отмыл грязные, в чугунной пыли и масле руки. Перед тем как приступать к работе, он предварительно загонял немного мыла под ногти и намыленные ладони покрывались засохшей мыльной плёнкой, чтобы не было траурной каймы под ногтями, и не воняли руки тошнотворной специфической вонью, «букет» которой состоял из мельчайшей чугунной пыли, масла, притирочного порошка и берлинской лазури (краска, используется для контроля плотности прилегания поверхностей). Эта вонища преследовала везде, заполняла раздевалку и битком набитый в часы пик общественный транспорт. Йона снял с себя спецодежду и обувь, сложил их в персональный, крашенный в тёмно-серый цвет высокий в полный рост металлический шкфчик с полкой внизу и двумя полками наверху и заканчивал одеваться, когда в раздевалку вошёл тот, что недавно маячил у автомата газводы. Он подошёл к шкафчику, стоявшему у противоположной стенки, почти у выхода. Их разделяли четыре-пять шагов и двойной ряд скамеек, тянувшихся вдоль шкафчиков. Сев на скамейку в полоборота к Йоне, субъект копался в содержимом шкафчика и что-то сказал, что Йона не расслышал из-за гудения включённой им самим вентилляции, но не стал переспрашивать, промолчал. Пауза. «Ты, хули выёбываешься, жидяра? Вас уже сегодня начнут всех «делать» по всему городу, живодёров.»,- разошёлся уязвлённый молчанием Йоны пацан. Йона молча закрыл шкафчик и проходя к выходу нанёс несколько ударов и добавив коленом в голову поникшему и выпавшему в осадок ублюдку, оставил его там.
